- Слушай, Рандомыч, не могу понять одну вещь. Вот, скажем, боги языческие. Сначала фитоморфизм, потом зооморфизм, потом антропоморфизм, ну и масса переходных форм. Но скажи, почему греческие и римские монстры нравятся, а египетские, к примеру — нет?
- Например?
- Ну вот глянь, на египетских: Монту — человек с головой сокола, Нун — мужчина с головой лягушки, Себек — дядька с головой крокодила, Тефнут — женщина с головой львицы или кошки. Разве они вызывают приязнь, вызывают ощущение прикосновения к красоте? Совсем другое дело, скажем, кентавр или фавн. Вот Фавн. Красавец!
- Думаю, тут множество причин. Боги египетские — грозные владельцы стихий, выстроенные в непротиворечивую систему культов, конечная цель которой, наверное как любой религии, - поддержание существующих общественных отношений в неких удобных для властителей рамках. Боги управляют, влияют, вмешиваются во все сферы жизни от глобального уровня до самых бытовых вещей. Во всем, что касалось науки и техники, греки весьма уважали египтян, и за века взаимодействия в средиземноморье успели даже сопоставить египетский пантеон со своими богами, найти соответствия, перенять некоторые мифы. К примеру, у египтян Фавну как богу плодородного начала соответствует Мин. Но греки сумели произвести мощный переворот, не слишком заметный на первый взгляд.
- Вот как!? В чем же их революция заключалась?
- Заметь, в каждом из греческих полисов утверждался в качестве основного культ того или иного бога, становившегося главным покровителем местности. При этом почитались и все остальные боги греческого пантеона. Чем же в основном наполнены греческие мифы? Как в любой религии — нравоучительными историями, притчами морально-дидактического окраса. Но что происходит? Вдруг, примерно в 8 в. до н.э., политическое устройство разных греческих государств меняется. Где-то устанавливается олигархия, где-то сохраняется монархия, где-то — демократия. Но почему так происходит? Балканский полуостров — достаточно малая земля, в равных условиях такие различия!
- Примечательно. В чем же, по-твоему, причина?
- Вот тут мы подходим к тонкому моменту. Почему-то мне хочется увязать это с Гомером.
- А Гомер-то причем? Слепой рапсод устроил революции?
- Почему бы и нет. Боги в «Илиаде» и «Одиссее» существенно отличаются от догомеровской традиции. Если в «Трудах и днях» Гесиода (предположительно, современника Гомера) они, как подобает, правят справедливо, призывают людей к труду и земледелию, т.е. насквозь такие положительные, то у Гомера они настолько очеловечены, наделены буйными человеческими страстями, чувствами, склонностью к интригам, это уже совсем не гесиодовские боги. Они выписаны Гомером так же ярко и индивидуально, как смертные герои. Да, они прекрасны, могучи и бессмертны, принимают любой облик или становятся невидимыми, но как они ведут себя, что чувствуют? Радуются и злятся, веселятся и страдают, вожделеют и завидуют в точности, как люди! В гениальной художественной обработке Гомера мифологические сюжеты приобретают новую эстетическую окраску, и именно эта трансформация богов, грубо говоря, очеловечивание, позволяет Гомеру и шутить, и иронизировать над ними, над их поступками, весьма, впрочем, аккуратно.
- Что же в результате?
- Не так быстро, коллега. Став, благодаря поистине неисчерпаемому таланту Гомера, «недосягаемыми образцами» на многие века, «Илиада» и «Одиссея» изменили отношение греков к своим богам! К чему это привело? Нет, люди не стали равными богам, но боги были низведены до людских мерок. И людской мир, греческий мир, слегка отошел от беспрекословного повиновения своим же богам, соответственно, социальное устройство Олимпа перестало быть обязательным для людей. Социумы полисов стали развиваться политически по-людски самостоятельно, а боги остались вспомогательным «духовным материалом».
- Ох, куда ты завернул!
- Но это не всё. Что известно о личности Гомера? В точности ничего. Только легенды. Его произведения передавались изустно, возможно, каждый вносил свои версии некоторых описываемых событий, свои эпитеты, свои краски. А это значит, что достоверно неизвестно, произошла ли трансформация в отношении к богам только в голове Гомера или является она общей тенденцией в умах того времени? В любом случае, великие произведения Гомера стали проводниками этой революционной для того времени идеи на века.
- Так что же с Фавном?
- Да. Что же с Фавном? Сдается мне, коллега, что именно значительное приближение греческих богов к людям с их страстями и слабостями, делает их теплее, симпатичнее всех остальных богов предыдущих и параллельных цивилизаций, будь то египтяне, вавилоняне или шумеры. Вот и ответ на твой вопрос, не так ли?
- Пожалуй…
- Да… но и Фавн изрядно поистрепался с Гомеровских времен…
02.02.13 | Теги:
Я тоже хочу копытца
Заходите на чаёк, коллега, что-нибудь придумаем.
«Фавн ва турмуш» :-0)))
Именно, коллега! Вы как всегда в самую точку.
Зачет!
А вот интересно, не могли ли сами Боги придумать эту революцию и Гомера?;)
Это уж непременно, коллега, тут уж и к бабке не ходи. И придумать, и реализовать, воюя промеж себя и друг с другом. Ибо что сам человече может с его иллюзией свободы воли?
Фавн поистрепался!? Эх, мифологи, мифологи диванные. А мы, между прочим, сельдерей сеем, и греки об этом знали, а египтяне — нет. Долго просили, обращались в инстанции, и нам тут на поле в седьмое измерение интернет наконец провели. Так что, теперь, будьте пожалуйста по-осторожнее с изысканиями, можем ведь и весь интернет сельдереем засеять!
Сельдерей, коллега, оно, конечно, оно, что и говорить! На вкус полезно и всякое такое. Но войдите в положение: Фавн сельдереем не питается, он всё более по герани скучает, а мы ему капусту. А его нимфы ждут. Вот если б Вы нам с геранью пособили — другое дело.
У Гомера, вроде бы, был Пан? Но не в этом дело, главное, чтоб он следы не оставлял на тротуаре, которые наполняются дождевой водой, ведь любознательные детишки имеют привычку утолять в них жажду. Науке известен достоверный прецедент, в связи с этим, когда непослушный мальчик превратился в козлика.
Касаемо сходств и отличий, могу привести цитату уважаемых коллег: «Первые упоминания о сатирах – лесных существах, полулюдях-полукозлах, относятся к VIII столетию до н. э. Мифы о них связаны с культом Диониса, бога виноделия и веселья, которого римляне называли Вакхом (Бахусом). В греческих и римских легендах сатиры и их двойники – фавны, сильваны, силены, паны – выступали чаще всего как проказники, шуты, трусишки, пьяницы, сластолюбцы, обманщики и развратники. В христианской традиции их стали ассоциировать с дьяволом. Контрастность качеств, приписываемых сатиру, сделала его одним из самых популярных образов литературы и искусства на протяжении всей мировой истории. Даже в нашем столетии он остается одновременно символом невинности и простодушия и зла. Хотя в современном понимании между сатирами, фавнами и панами практически ставится знак равенства, стоит уточнить, какие различия между ними видели древние греки и римляне. У греков сатиры – мужские духи лесов и гор в пантеоне Диониса – были существами с «приплюснутыми носами, лохматыми волосами, козлиными ушами и короткими хвостами». В римской мифологии появились и сатиры-женщины. Наиболее близким сатиру можно назвать Пана – лохматого и бородатого бога полей и лесов с козлиными рогами и копытами, который также служит Дионису.» Далее с текстом можно ознакомиться здесь: qaxa.ru/zagadochnie-sushestva/824-2010-02-12-17-28-17.html .
Что же до метаморфозы, случившейся с мальчиком… Видимо, так устроено природой: «любознательный» и «непослушный» весьма часто совмещаются в одном и том же мальчике.
У этого Пана-Фавна запутанная история, как впрочем, и у остальных древних богов, нимф, сатиров, героев, титанов и прочих земных небожителях Олимпа.
Родившись в Аркадии, от порочной связи одной из нимф то ли с Зевсом, то ли с Гермесом, он болтался по лесам и пастбищам древней Греции, пугая пастухов и, наводя на них ПАНику. Иногда, он забредал в Италию (в древнюю естественно), где и получил второе гражданство и второе имя — Фавн. Всё это было так давно и обросло столькими легендами и домыслами, что стало трудно разобраться где тут правда, а где наоборот.
Спешу согласиться с Вами, коллега, разобраться где на самом деле наоборот — самое трудное